МакКей, Об анархистской организации. Часть 4

[Анархистская организация: принципы и практика,

Меньшинство и большинство]

Анархистская организация: принципы и практика

В нашей дискуссии о происхождении анархистской организации были перечислены люди, оказавшие на неё влияние — идеологическое и практическое — и ее характеристики. Анархисты со времени первого самопровозглашенного анархистского текста «Что такое собственность?» уже ответили на вопрос Энгельса «каким образом люди будут пускать в ход фабрики, пользоваться железными дорогами, управлять кораблем без единой, решающей в последней инстанции воли, без единого руководства»? [160] Анархизм был рожден именно для того, чтобы ответить на него, и сделал это одним словом: ассоциация. [161]

Анархисты всегда признавали, что свобода является продуктом взаимодействия между людьми, и именно то, как мы соединены, определяет свободны мы или нет. В то время как анархистский подход — социальный, у Энгельса он в своей основе либеральный, поскольку рассматривает изоляцию как истинную свободу («каждый отдает часть своей автономии» [162] ), и поэтому путает согласие с властью, сотрудничество с принуждением.

Реальный вопрос прост: является ли ассоциация основанной на самоуправлении своих членов или немногие решают за всех? Таким образом, чтобы считаться либертарной, организация должна основываться на определенных сущностных принципах [163], которые гарантируют, что свобода не сводится просто к выбору хозяев:

• Добровольный

• Демократичный

• Эгалитарный

• Федералистский

• Функциональный

Взяв каждый из них по очереди, мы можем набросать принципы анархистской организации, которая «стремилась изменить отношения между людьми, и однажды трансформирует их, как те, которые установлены между людьми, живущими под одной крышей, так и те, которые могут быть установлены в международных ассоциациях.» [164]

Организация, которая не является добровольной, вряд ли будет свободной. Таким образом, свободная ассоциация требует, чтобы индивиды сами решали, к каким группам присоединиться. Кроме того, в этом есть нечто большее, потому что «обещать подчиняться, значит отрицать или ограничивать в большей или меньшей степени свободу и равенство индивидов и их способность использовать эти способности [независимого суждения и рационального обсуждения]. Обещать подчиняться, значит утверждать, что в определенных областях лицо, давшее обещание, больше не может свободно проявлять свои способности и принимать решения насчет своих собственных действий, и больше не является равным, но подчиненным». [165] Возможность свободно присоединиться к внутренне иерархической группе просто является выбором хозяев, и это означает, что группы должны быть демократичными, чтобы те, на кого распространяется решение, принимали его. Таким образом, анархистская организация коренится в «возможности созывать общее собрание, когда этого хотят члены секции, и обсуждать все на общем собрании». [166]

Это означает, что свобода не заканчивается на пороге рабочего места или на церемонии бракосочетания. Как отметил Прудон, при капитализме работники могут якобы продавать только свой труд, но на самом деле они продают также и свою свободу по причинам, которые резюмирует Пейтман:

«Способности или рабочая сила не могут быть использованы без использования работником его воли, его понимания и опыта для их реализации. Использование рабочей силы требует присутствия «владельца» […] рабочий трудится по требованию. Следовательно, трудовой договор должен создавать отношения господства и подчинения между работодателем и работником […] Короче говоря, договор, по которому работник, как утверждают, продает свою рабочую силу, является договором, по которому, поскольку он не может быть отделен от своих способностей, он продает власть над использованием своего тела и самого себя. Получение права на пользование другим означает быть (гражданским) хозяином. Продажа власти над использованием себя в течение указанного периода […] означает быть несвободным работником. Характеристики этого положения отражены в термине наемный раб». [167]

Наемный труд не совместим с анархизмом, поскольку, об этом не стоит забывать, что «корпорация, фабрика или бизнес является экономическим эквивалентом фашизма: решения и контроль осуществляются строго сверху вниз». [168] Это означает, что «для работника, который должен продавать свой труд, невозможно оставаться свободным» и, следовательно, свободная экономика существовала только тогда, когда «ассоциации мужчин и женщин, которые работали бы на земле, на фабриках, в шахтах и т. д., сами становились управляющими производством» [169]

Одним словом, «коммерческое, промышленное, сельскохозяйственное общества немыслимы без равенства». [170] Анархистская критика собственности опирается на ее основных принципах свободы и равенства и отражена в ее организационных принципах. Демократические анархистские организации должны быть также эгалитарными, так как простое избрание нескольких, которые управляют остальными, вновь вводит иерархию, хотя и выбранную, и, об этом не стоит забывать, что правительство — это «делегирование власти, то есть отречение от инициативы и суверенитета каждого, кто отдал себя в руки немногих» и не следует путать с администрацией, которая «означает делегирование работы». [171] Это означает «организацию общества не сверху вниз, но на основе равенства, без властных органов, от простого к сложному». [172] Если организация не является централизованной и построенной сверху-вниз, то это не государство. Таким образом, антигосударственная позиция анархизма, как и его антисобственническая позиция, является социалистической критикой, движимой его основным принципом равноправия:

«Мы самые логичные и наиболее настоящие социалисты, так как мы требуем для каждого человека не только всей его меры богатства общества, но и его доли социальной власти, то есть реальной способности оказывать свое влияние, наряду с влиянием всех остальных, на управление общественными делами.» [173]

Анархисты склонны называть это самоуправлением, а не демократией, именно потому, что демократия на практике означала избрание правительства, а не группу людей, управляющих собою. Это не исключает необходимости «назначения задания другим» в форме комитетов, но это случай, когда члены группы «не отрекаются от своего суверенитета», «превращая некоторых в директоров и руководителей». [174] Они были бы агентами группы, а не их хозяевами, поскольку эти комитеты были бы «всегда под непосредственным контролем населения» и выражали «решения, принятые на народных собраниях» [175] — при условии выборов, мандатов и отзыва, подобно всем делегатам. Как много индивидов участвует в ассоциации, зависит от каждого человека, но возможность принять участие всегда есть.

Точно так же, как индивиды соединяются в группы, так и группы должны координировать свою деятельность («коллективные существа — это такая же реальность, как и сам человек» [176]) с помощью того же вида горизонтальных связей, которые существуют внутри ассоциации. Эта федералистская структура состоит из делегатов, «избранных каждой секцией или федерацией», «обязанных выражать волю тех, кто им выдал мандат» и «подлежащих отзыву в любой момент». [177] Таким образом, решения координируются избранными, подмандатными и отзываемыми делегатами, а не представителями. По определению, это будет децентрализованная организация, поскольку власть остается внизу у индивидов, которые объединяются в группы, а не на верху в руках нескольких представителей и бюрократии, необходимой для их поддержки:

«Истинный прогресс лежит по направлению к децентрализации, как территориальной, так и функциональной, в развитии духа местной и личной инициативы и свободной федерации от простой к сложной, вместо нынешней иерархии от центра к периферии […] через организацию в каждом городке или коммуне местных групп производителей и потребителей, а также региональных и, в конечном итоге, международных федераций этих групп». [178]

Также было бы децентрирование, когда решения принимаются теми, кого они касаются, а не каждое решение направлялось бы в одну организацию, будь то на местном или национальном уровне, которая принимает решение обо всем — независимо от ее (отсутствия) компетенции обсуждать и решать этот вопрос. Таким образом, федерализм основывается как на децентрализации, так и децентрировании, возвращая принятие решений в руки всех, кого затрагивают принятые решения.

Группы и федерации существуют по понятным причинам и самостоятельно управляют деятельностью, для достижения которой они существуют, и поэтому постоянство или временность конкретных групп или соглашений очень сильно зависит от функциональных потребностей ситуации или участников и поэтому не может быть формализовано жестким правилом. Некоторые соглашения будут быстротечными (для предоставления конкретных товаров или услуг), а другие — более или менее постоянными (для обеспечения здравоохранения или управления железнодорожной сетью). Ключевым моментом является то, что федерация существует столько, сколько требуется, что ассоциация создается объективными потребностями и не существует ради неё самой. Это не исключает проведения общих собраний в определенное время или в ответ на конкретные события или потребности, просто наряду с ними будет множество групп и федераций.

Это подводит нас к другому предмету спора, а именно к размеру. Хотя некоторые предполагают, что анархизм по своей природе поддерживает малые группы или мелкую промышленность, это не так. Он признает, что размер определяется объективными потребностями функциональной задачи. Рабочее место настолько велико, насколько этого требует его продукция («нельзя строить океанские пароходы в деревне» [179] ), в то время как коммуна может быть деревней, городом. Хотя крупные организации были бы, как и сейчас, внутренне подразделены на функциональные группы, это не меняет того факта, что анархисты всегда учитывали факт и необходимость крупномасштабной организации и промышленности. Действительно, федерализм пропагандируется именно для координации, планирования и предоставления услуг, которые, по мнению тех, кому они нужны, должны быть лучше выполнены вместе.

На каком уровне должна координироваться конкретная отрасль или услуга зависит от того, что это такое, поэтому не может быть сформулировано жесткое правило, но основной принцип заключается в том, что группы «объединяются друг с другом взаимным и равным образом для выполнения одной или нескольких конкретных задач, ответственность за которые особенно и исключительно ложится на делегатов федерации». Таким образом, речь идет о «инициативе коммун и департаментов в отношении работ, которые производятся в пределах их юрисдикции» плюс «инициативе рабочих компаний в отношении проведения работ», так как «прямая, суверенная инициатива на местах в организации общественных работ, которые принадлежат им, является следствием демократического принципа и свободного договора». [180] В отличие от марксистов, которые традиционно фетишировали крупную промышленность, планирование и организацию за счет здравого смысла, анархисты отстаивают соответствующие уровни всего этого в рамках федеральной структуры, которая является единственной формой, достаточно гибкой, чтобы принимать во внимание все различные объективные требования и потребности сложного мира.

Одним словом, самоуправляющиеся люди присоединяются к самоуправляющимся группам, которые, в свою очередь, присоединяются к самоуправляющимся федерациям. Люди свободны, поскольку ассоциации, к которым они присоединяются, действуют на принципе широкого участия и не имеют иерархии:

«Основной принцип анархизма заключается в том, что человечество достигло такой стадии развития, на которой можно уничтожить старые отношения хозяин-слуга (капиталист-пролетарий) и заменить их отношениями равноправного сотрудничества. Этот принцип основан не только на этическом основании, но и на экономических основах.» [181]

Это самоуправляемое общество было названо Прудоном «рабочей демократией» [182], чтобы ясно отличить его от существующих — буржуазных — форм демократии.

Меньшинство и большинство

Вместо того, чтобы постоянно управляться немногими — неважно, что немногие избраны большинством, — индивиды в ассоциации будут участвовать в принятии решений и иногда будут в большинстве, иногда нет, во многих группах и федерациях. «Необходимость разделения и ассоциации труда» означает «Я получаю и даю, — такова человеческая жизнь. Всякий является авторитетным руководителем, и всякий управляем в свою очередь. Следовательно, отнюдь не существует закрепленного и постоянного авторитета, но постоянный взаимный обмен власти и подчинения, временный и — что особенно важно, — добровольный.» [183] Никто не находился бы в постоянном положении, которое было бы положением подчинения, как это происходит при этатизме и капитализме.

Анархисты не думают, что в каждой группе будет единодушие, так как «в разнообразии и даже в борьбе заключается жизнь», а «единообразие есть смерть». [184] В случае разногласий у меньшинства есть выбор — согласиться с большинством, решить покинуть ассоциацию или оказывать гражданское неповиновение, чтобы убедить большинство в ошибочности своего пути. Какой вариант лучше, зависит от характера решения и группы. Точно так же большинство имеет право исключить меньшинство (свободная ассоциация означает свободу не присоединяться), которое действует антисоциальным образом или не держит своё слово и таким образом угрожает совместной деятельности:

«Представим себе группу нескольких добровольцев, соединившихся для какого-нибудь общего дела и ревностно работающих для него за исключением одного члена, часто пренебрегающего своими обязанностями. Неужели они из–за него распустят всю группу или выберут какого-нибудь председателя, который будет налагать штрафы, или, наконец, заведут, как в Французской академии наук, жетоны для раздачи присутствующим членам, по которым потом получают плату? Нет сомнения, что они не сделают ни того, ни другого, а просто скажут как-нибудь тому товарищу, поведение которого грозит благополучному ходу дела: <Друг мой, мы очень охотно работали бы с тобою вместе, но так как ты часто не исполняешь своих обязанностей и относишься к делу небрежно, то нам приходится расстаться. Ищи себе других товарищей, которые примирились бы о твоей небрежностью!> […] Здесь происходит то же самое, что и в деле поддержания в обществе известного нравственного уровня.» [185]

Ничто из этого не предполагает, что большинство имеет право управлять меньшинством, просто потому, что, вообще, члены, которые присоединяются к группе, делают это, понимая процесс принятия решений в ассоциации, и могут уйти, если они больше не согласны с конкретными решениями большинства. [186] Таким образом, у нас есть принятие решений большинством, но не правление большинства, потому что меньшинство может покинуть и присоединиться или сформировать другие ассоциации. В то время как анархисты «имеют особую миссию быть бдительными хранителями свободы, против всех претендентов на власть и против возможной тирании большинства» [187], в случае анархии — самоуправления — не то, что большинство всегда право, но что ни одному меньшинству (даже избранному) нельзя доверять, чтобы оно не предпочло свою собственную выгоду, если ему дана власть:

«Нынешняя капиталистическая, авторитарная система абсолютно не подходит обществу людей, таких непредусмотрительных, таких хищных, таких эгоистичных и таких рабских, каковы они сейчас. Поэтому, когда мы слышим, как люди говорят, что Анархисты представляют людей намного лучше, чем они есть на самом деле, мы просто удивляемся, как умные люди могут повторять эту чушь. Разве мы не говорим постоянно, что единственный способ сделать людей менее хищными и эгоистичными, в то же время менее честолюбивыми и менее рабскими заключается в устранении тех условий, которые способствуют росту эгоизма и жадности, рабства и амбиций? Единственное различие между нами и теми, кто выдвигает вышеупомянутое возражение, заключается в следующем: Мы, как и они, не преувеличиваем низменные инстинкты масс и благодушно не закрываем глаза на те же самые дурные инстинкты в высших классах. Мы утверждаем, что и правители, и управляемые испорчены властью; и эксплуататоры, и эксплуатируемые испорчены эксплуатацией; в то время как наши оппоненты, очевидно, признают, что соль земли — правители, работодатели, лидеры, — которые, к счастью, не дают этим плохим людям — управляемым, эксплуатируемым, ведомым — стать еще хуже, чем они есть.

«Имеется различие, и очень важное. Мы признаем несовершенство человеческой натуры, но мы не делаем исключений для правителей. Они делают, хотя иногда неосознанно, и поскольку мы не делаем такого исключения, они говорят, что мы — мечтатели, «непрактичные люди». [188]

Целью анархизма является устранение постоянных отношений подчинения, иными словами иерархию. Это достигается коллективным принятием решений (самоуправление) и социализацией (отмена частной собственности). Не постулируется представление о том, что все всегда видят свои идеи реализованными в каждой свободно соединенной ассоциации, частью которой они являются. Это было бы почти невозможно, если человек не является диктатором группы и, таким образом, не нарушает свободу других.

Ключевым моментом является то, что внутренне ассоциации свободны, как те, кто должен присоединиться, и поэтому никто не отчуждает и не отрекается от своей свободы, чтобы стать их частью. Таким образом, новичок на анархистском рабочем месте имеет те же права, что и существующие члены, тогда как к капиталистической фирме можно присоединиться только в том случае, если потенциальный работник согласится подчиниться владельцу собственности: отношения слуга-хозяин, присущие последнему, отменяются в первом. Это также показывает, как выражаются другие, более очевидно, основные принципы — таким образом, свобода защищается посредством равенства, которое достигается путем отмены собственности.

Это поднимает проблему меньшинства и большинства. Анархисты прекрасно понимают, что большинство может быть лишенным воображения и угнетающим, что социальный прогресс является продуктом энергичного меньшинства — иногда даже отдельных лиц — которые оказывают давление на принятые нормы, бросают вызов статус-кво и так далее. Эмма Гольдман хорошо изложила это в своей статье «Меньшинство против большинства»:

«Я отрицаю большинство, как творческую силу, не потому, что я не сочувствую всем притесненным и обездоленным, и не потому, что не знаю ужасные, позорные условия, в которых живут народные массы. Вовсе нет и нет! Но я отрицаю большинство потому, что я знаю слишком хорошо, что массы никогда не стояли за справедливость и за равенство. Большинство всегда подавляло человеческий голос, подчиняло человеческий дух, и заковывало в оковы человеческое тело. Его целью всегда было сделать жизнь однообразной, серой, монотонной, как пустыня. Как большинство, оно всегда уничтожало индивидуальность, свободную инициативу и оригинальность.» [189]

Вот почему она, как и большинство других анархистов, поддерживала синдикализм и другие массовые движения, основанные на прямом действии, чтобы поощрять то, что Кропоткин назвал «духом восстания», и разорвать ментальные цепи, которые закрепляют экономическое и политическое неравенство. [190] Однако, остается вопрос: обеспечит ли самоуправляемое социалистическое общество свободу для всех, для меньшинства вместе с большинством? Будет ли социальное давление угнетающим, станут ли ассоциации бюрократическими из-за административной рутины?

Это не праздный момент, и многие симпатизирующие анархизму, в том числе Джордж Оруэлл и Урсула ле Гуин, высказывали своё мнение по этому вопросу. [191] Анархистские мыслители уже давно осознали проблему. Кропоткин, например, отметил в заключении книги «Взаимная помощь среди животных и людей как двигатель прогресса» важность действий меньшинства для разрушения ставшими привычными социальных форм:

«Вероятно, нам заметят, что взаимная помощь, хотя она и представляет одну из крупных деятельных сил эволюции, т. е. прогрессивного развития человечества, она все-таки является лишь одним из различных видов отношений людей между собою; рядом с этим течением, как бы оно ни было могущественно, существует, и всегда существовало, другое течение — самоутверждение личности, не только в ее усилиях достигнуть личного или кастового превосходства в экономическом, политическом или духовном отношении, но также в более важной, хотя и менее заметной деятельности — в разрывании тех уз, всегда стремившихся к окристаллизованию, окаменению, которые род, деревенская община, город или государство налагают на личность. Другими словами, в человеческом обществе самоутверждение личности тоже представляет элемент прогресса.» [192]

Значение революционных меньшинств не исчерпывается созданием анархии. [193] Таким образом, большинство будет подвержено влиянию меньшинств внутри ассоциаций, а федеральная структура анархии обеспечивает экспериментирование благодаря разнообразию, которое она по своей сути признает:

«Принцип политического централизма открыто противостоит всем законам общественного прогресса и естественной эволюции. В природе вещей заложено, что всякое культурное достижение сначала достигается в небольшой группе и лишь постепенно находит принятие обществом в целом. Следовательно, политическая децентрализация является лучшей гарантией неограниченных возможностей новых экспериментов. В такой среде каждому сообществу предоставляется возможность доводить до конца то, что оно само способно достичь, не навязывая этого другим. Практическое экспериментирование является источником любого развития общества. При условии, что каждый округ способен осуществлять изменения в своей сфере, которые его граждане считают необходимыми, пример каждого из них будет оказывать плодотворное влияние на другие части общества, поскольку у них будет возможность взвесить преимущества, вытекающие из них, не будучи вынужденными принимать их, если они не убеждены в их полезности. Результатом является то, что прогрессивные сообщества служат другим в качестве моделей, результат, оправданный естественной эволюцией вещей». [194]

Разнообразие, несогласие отражено в анархистской организационной теории, поскольку анархисты хорошо понимают важность свободы личности и меньшинства в более широком контексте социального самоуправления. Идея о необходимости полного, единодушного согласия («консенсуса») не является частью анархистской традиции. [195] В то время как анархисты признают, что консенсус может быть подходящим для некоторых групп — наиболее очевидно, семья и круги друзей — он не был бы таковым для большинства других, особенно тех, которые связаны с ведением классовой борьбы или послереволюционной организацией промышленности в больших масштабах. Опасность, которую консенсус стремится устранить (тогда как преувеличивая её), — что меньшинство подчиняется притесняющей воле большинства, — сводится к минимуму внутри анархических организаций. Участие во множестве ассоциаций означает, что никто не будет все время меньшинством, будь то в конкретной группе или в жизни в целом.

В дополнение к сказанному, при социализации средств существования индивиды и группы имеют реальную свободу покидать группы и создавать новые, поскольку им доступны ресурсы. Таким образом, если вы постоянно находитесь в меньшинстве, то вам намного легче покинуть ассоциации, чем при капитализме — вам не нужно платить или получать разрешение других на использование неиспользованных ресурсов для этого. Как утверждал Кропоткин:

«в коммунистическом обществе, которое признает право каждого на равных условиях на все орудия труда и на все средства существования, которые имеет общество, уже нет людей на коленях перед другими, кроме разве тех, кто по своему характеру являются добровольными рабами. Каждый считается равным другому в том, что касается его права на благополучное существование, лишь бы он не преклонялся перед волей и высокомерием других и поддерживал равенство во всех своих личных сношениях с товарищами по коммуне. […] коммунизм еще больше всех других может обеспечить свободу личности, если только основною идеею общины будет полная свобода, отсутствие власти — анархия.» [196]

Таким образом, реальная свобода человека и меньшинств включает не только жить собственной жизнью так, как они считают нужным, но и продвигать общество вперед, чтобы обеспечить социальный прогресс. В то время как при авторитарных системах, таких как капитализм, «прогресс» обычно навязывается меньшинствами для их собственной выгоды (как например, высокая прибыль или власть) за счет многих, любые выгоды для находящихся за пределами этих меньшинств являются чисто случайными, в анархистском обществе прогресс будет достигнут благодаря возможности экспериментировать и знанием того, что выгоды от перемен будут разделены всеми. Мало кто будет возражать против изменений, которые улучшат их жизнь, особенно если они увидят первопроходцев, пожинающих плоды применения нового.

Любое обсуждение динамики между меньшинством и большинством должно учитывать, что это работает в обоих направлениях — группы могут исключать людей, которые систематически подрывают решения, принятые организацией. Как большинство может быть деспотическим, так и меньшинство. Анархистское общество будет стремиться защитить себя от тех, кто стремится к власти, будь то экономической, политической или социальной, — это стоит подчеркнуть, так как некоторые, кажется, полагают, как изящно выразился Малатеста, «что анархисты во имя своих принципов хотели бы, чтобы уважалась та странная свобода, которая нарушает и разрушает свободу и жизнь других. Они, кажется, почти верят, что после свержения правительства и отмены частной собственности, мы позволили бы тому и другому спокойно возродиться снова из-за уважения к свободе тех, кто может чувствовать потребность быть правителями и владельцами собственности. Поистине любопытный способ интерпретации наших идей». [197] Другими словами:

«Наша Революция […] — это […] факт, состоящий из совокупности индивидуальных побед над сопротивлением каждого индивида, вставшего на пути Свободы. При таких обстоятельствах очевидно, что любая видимая ответная мера [властей] может и будет встречена возобновлением тех же революционных действий со стороны затронутых лиц или групп, и поддержание состояния Анархии таким способом будет намного легче, чем достижение состояния Анархии теми же методами, и учитывая до сих пор непоколебимую организованную оппозицию. […] постепенное и временно незаметное возрождение старого зла […] должно со временем стать ощутимым для тех, кого оно затрагивает, кто не может не осознавать, что в том или ином месте они лишены свободы, которой они пользуются в другом месте, что тот или иной человек черпает из общества все, что только может, и как можно больше монополизируя его, тем самым обделяя других. Они могут провести незамедлительную блокировку, бойкотируя такого человека и отказываясь помогать ему своим трудом или добровольно снабжать его любыми предметами, находящимися в их распоряжении. Они могут оказать на него давление […] применить против него силу. Они могут воспользоваться этими способами воздействия как индивидуально, так и коллективно. Будучи либо бывшими бунтарями, вдохновленными духом свободы, либо приученными наслаждаться свободой с младенчества, они вряд ли останутся пассивными в виду того, что они считают неправильным. […] И, в худшем случае, вряд ли можно предположить, что злоупотребления вырастут в общую систему, подобную той, которая существует в настоящее время, без того, чтобы не вызвать жестокую борьбу» [198].

Одним словом, анархистская организационная теория всегда встраивала в либертарные системы защитные меры от неустранимых несовершенств — предохранители, такие как федерализм, выборы, мандаты, отзыв, социализация. Таким образом, и меньшинство, и большинство имеют свободу, поэтому социальный прогресс обеспечивается на основе естественных отдаю и беру групповой жизни. Затем, анархизм не отрицает потенциальных опасностей принятия решений большинством и возможного бюрократического вырождения даже самой лучшей организации, но стремится минимизировать их посредством структур снизу-вверх и роли бдительных индивидов и активного меньшинства в сложной социальной кристаллизации. [199]

Это обсуждение большинства и меньшинства указывает на парадокс индивидуализма. Чтобы всегда реализовывать ваши идеи, вы должны либо упразднить все группы (включая семью), либо быть диктатором (или собственником, термины являются синонимами). Первый вариант невозможен, а второй вряд ли либертарный. Большинство индивидуалистов, однако, выбирают второй вариант, но затемняют то, что является чем-то большим, чем добровольная диктатура — как Локк — много говорят о «согласии» и «собственности в человеке». Именно к ним мы сейчас и обратимся, чтобы показать противоречия этой позиции, а также опасности идеологии.

Продолжение. Часть 5. Либертарии против «Либертарианства» (или опасности идеологии), Сопротивление плодотворно: отсюда и туда, Вывод

Часть 1. Вступление, Идеологический и социальный контекст, Локк: Оправдание подчиненных отношений, Руссо: Свобода не может существовать без Равенства

Часть 2. Ассоциацизм: Братство не останавливается у порога рабочего места, Организация: применение теории, Прудон: закладка фундамента

Часть 3. Дежак, Лео и Варлен: будучи последовательным либертарием, Бакунин: построение и применение, Кропоткин: расширение и консолидация

Примечания:

[160] Marx-Engels Collected Works 44: 307. [Маркс Энгельс, Сочинения, том 33, Энгельс — Теодору Куно, 24 января 1872 г]

[161] Интересно, что Эррико Малатеста в 1924 предложил анархистам использовать слово «ассоцианист» в качестве альтернативы коммунисту, т.к. последнее получило «дурную славу в результате русского коммунистического деспотизма» (The Anarchist Revolution [London: Freedom Press, 1995], Vernon Richards [ed.], 20).

[162] Engels, 307.

[163] Колин Уорд предлагает аналогичные критерии в “Anarchism as a Theory of Organisation”, Autonomy, Solidarity, Possibility: The Colin Ward Reader (Edinburgh/Oakland: AK Press: 2011). [Уорд (Вард) Колин, Анархизм как теория организации]

[164] Kropotkin, Direct, 199. Direct Struggle Against Capital: A Peter Kropotkin Anthology (Edinburgh/Oakland/Baltimore: AK Press, 2014), Iain McKay (ed.) [Kropotkin, The Anarchist Principle]

[165] Pateman, Problem, 19.

[166] Kropotkin, Direct, 426.

[167] Pateman, Sexual, 150–1.

[168] Noam Chomsky, Letters from Lexington: Reflections on Propaganda (Monroe/Edinburgh: Common Courage Press/AK Press, 1993), 127.

[169] Kropotkin, Direct, 160, 187. [Кропоткин, Письмо Максу Неттлау, 1902; Kropotkin, «Modern Science and Anarchism»]

[170] Proudhon, Property, 129. [Прудон, Что такое собственность?]

[171] Malatesta, The Method of Freedom: An Errico Malatesta Reader (Edinburgh/Oakland, AK Press, 2014), Davide Turcato (ed.), 136. [Malatesta, Program And Organization Of The International Working Men’s Association]

[172] Kropotkin, Direct, 201.

[173] Malatesta and Hamon, No Gods, No Masters: An Anthology of Anarchism (Oakland/Edinburgh: AK Press, 2005), Daniel Guérin (ed.), 370.

[174] Malatesta, Method, 214.

[175] Malatesta, Life, 175, 129.

[176] Proudhon, Property, 655. [Proudhon, Little political catechism]

[177] Malatesta, Method, 63.

[178] Kropotkin, Direct, 165. [Kropotkin, Anarchism for the 11th Edition of Encyclopedia Britannica (1910)]

[179] Kropotkin, Direct, 665. Как сказал Прудон: «Крупная индустрия и высокая культура приходят к нам через большую монополию и большую собственность: в будущем необходимо заставить их подняться из [рабочих] ассоциаций» As Proudhon put it: “Large industry and high culture come to us by big monopoly and big property: it is necessary in the future to make them rise from the [workers] association.” (цитируется Vincent, 156). [Кропоткин, Поля, фабрики и мастерские, стр. 187]

[180] Proudhon, Property, 969, 594–5.

[181] Herbert Read, Anarchy and Order: essays in politics (London: Faber and Faber Ltd, 1954), 92.

[182] Property, 724.

[183] Bakunin, Political, 353–4. [Бакунин «Кнуто-Германская Империя и Социальная Революция» Избранные сочинения, том II]

[184] Kropotkin, Anarchism, 143. [Кропоткин, Анархия. ее философия, ее идеал]

[185] Kropotkin, Conquest, 137–8. [Кропоткин, Хлеб и воля]

[186] Malatesta, Method, 488–9.

[187] Malatesta, Life and Ideas, 161.

[188] Kropotkin, Direct, 609. [Kropotkin, Are We Good Enough? This article from Freedom (June 1888), Кропоткин, Достаточно ли мы хороши?]

[189] Emma Goldman, Red Emma Speaks: An Emma Goldman Reader (London: Wildwood House, 1979), Alix Kates Shulman (ed.), 85. [Гольдман, Анархизм]

[190] Goldman, 75–6, 87–100.

[191] Оруэлл в эссе “Politics vs. Literature — An examination of Gulliver’s Travels” (1946) и Ле Гуин в ее классическом научно-фантастическом романе «Обделенные», другое название «Обездоленный» (1974).

[192] Kropotkin, Direct, 368. Also see Direct, 613–6. [Кропоткин, Взаимная помощь среди животных и людей как двигатель прогресса]

[193] См. дискуссию Кропоткина «Революционное меньшинство» в «Речи бунтовщика».

[194] Rudolf Rocker, Pioneers of American Freedom: Origin of Liberal and Radical Thought in America (Los Angeles: Rocker Publications Committee, 1949), 16–7.

[195] Ни Прудон, ни Бакунин не упомянули консенсус (в смысле единогласного принятия решений), в то время как Малатеста явно и неоднократно защищал принятие решений большинством. Кропоткин упоминал об этом несколько раз, обычно в отношении крестьянских деревень своей родной России и один раз в отношении средневековой коммуны, но также отметил, что меньшинство «прекратит, охотно принимая, даже если только в суде, мнение, которое получило поддержку большинства» «ended up accepting with good grace, even if only on trial, the view that gained support of the greater number» (Words, 139 [Речи бунтовщика]).

[Здесь не в первый раз возникает проблема несоответствия русских и английских текстов. Этим особо отличался Долгофф, который своими, современными словами, пересказывал тексты Бакунина. После чего у МакКея и других анархистов возникали вопросы: «А во время Бакунина были ли известны такие слова и употреблялись ли они?» Так, в английском варианте «Речей бунтовщика» («Words of a Rebel»), который цитирует МакКей, читаем «In the Commune, particularly in the early days, there was not yet any trace of representative government. The street, the quarter, the guild, the city as a whole, made its decisions — not by majority votes but by discussing the matter until the supporters of one opinion ended up accepting with a good grace, even if only on trial, the view that gained the support of the greater number.» В русском тексте «Речей бунтовщика» под редакцией самого Кропоткина, изданных «Голосом Труда» в 1921 году, «В коммуне средних веков мы не замечаем еще признаков представительного правительства. Вся корпорация, весь город, в полном составе, принимают участие в решении общих дел; принцип большинства не признается, вопросы обсуждаются до тех пор, пока сторонники различных мнений не придут к общему соглашению». Т.е. куска текста, на который ссылается МакКей в русском варианте нет. «Улица, квартал, гильдия, город в полном составе принимают свои решения — не большинством голосов, а обсуждением вопроса до тех пор, пока сторонники различных мнений не прекратят, охотно принимая, даже если только в суде, мнение, которое получило поддержку большинства.»]

Консенсус стал ассоциироваться с анархизмом только в 1960-х годах и под влиянием радикальных пацифистов (часто происходящих из квакеров и других радикальных религиозных традиций) из движений за мир и других.

[196] Modern, 226. [Кропоткин. Коммунизм и анархия]

[197] Anarchy (London: Freedom Press, 2001), 42–3.

[198] Kropotkin, Direct, .614. [Kropotkin, The Permanence of Society after the Revolution, Кропоткин, Устойчивость общества после революции] Это очевидно относится к тем, кто стремится исключить других из социально используемых ресурсов. Это относится к тем, кто притворно взывает к «свободе», чтобы оправдать иерархию (например, дискриминация людей определенного цвета кожи или сексуальность в ресторанах), что в свободном обществе будет недопустимо. В то время как фанатики, как и все владельцы, смогут контролировать, кого они приглашают в свои дома (поскольку они используются лично), социально используемые ресурсы (например, ресторан) будут доступны для всех, и любой человек или группа, действующая подобным образом, столкнется с солидарностью и прямым действием остального общества. Поскольку не будет Государства, к которому можно было бы обратиться для исполнения таких требований, вскоре будет преобладать свобода для всех, а не для немногих.

[199] Это тема классического научного фантастического романа Урсулы Ле Гуин «Обделенные», другое название «Обездоленный» (1974), который обращается к проблеме и показывает важность настойчивого отстаивания прав отдельных лиц и меньшинств вопреки «выкристаллизованным» социальным структурам даже в Анархии, см. мою “Ursula Le Guin and Utopia,” Anarcho-Syndicalist Review 73 (Spring 2018).