МакКей, Об анархистской организации. Часть 5

[Либертарии против «Либертарианства» (или опасности идеологии),

Сопротивление плодотворно: отсюда и туда,

Вывод]

Либертарии против «Либертарианства» (или опасности идеологии)

Многие анархисты симпатизируют высказыванию, популяризированному, если не изобретенному Ситуационистами, что различие между теорией и идеологией заключается в том, что первое — когда вы имеете идеи, а второе — когда идеи имеют вас. Таким образом, анархисты склонны полагать, что анархизм — это не идеология, а теория. Опасность идеологии лучше всего можно увидеть, сравнивая либертарианскую теорию с идеологией, которую ее сторонники называют «либертарианством».

Нам необходимо прояснить очевидное возражение: как анархисты, называющие себя либертариями с 1857 года, могут быть против «либертарианства»? Просто потому, что сторонники «либертарианства» не позволили своему основному идеологическому принципу «абсолютные права собственности» остановить их от сознательной кражи названия у тех, кто его придумал и использовал. Мюррей Ротбард, один из основателей «либертарианства», вспоминал:

«Отрадным аспектом роста нашей известности до некоторой степени (в Америке 1950-х годов) заключается в том, что впервые на моей памяти мы, «наша сторона», захватили ключевое слово у врага […] «Либертарианцы» […] долгое время было просто политкорректным словом для левого крыла [sic!] анархистов, то есть для анархистов, выступающих против частной собственности, либо коммунистического, либо синдикалистского типа. Теперь мы его присвоили» [200]

[Примечание переводчика. Здесь надо иметь в виду, что c английского языка libertarian может переводиться и «либертарий», и «либертарианец», в зависимости от контекста.]

Учитывая этот довольно бесстыдный — и идеологии противоречащий! — акт воровства, понятно, что анархисты несколько менее симпатизируют «либертарианству». Это подтверждается противоречащими самим себе и отрицающими свободу выводами, к которым приходят его сторонники. Игнорируя то, что привело к созданию анархизма, «либертарианство» стремится вернуться к авторитаризму классического либерализма и, неизбежно, к выявленным Руссо противоречиям. Таким образом, мы обнаруживаем, что Ротбард провозглашает, что государство «присваивает монополию на силу, на власть окончательного принятия решений на данной территории», до его тихого признания, запрятанного в примечания к этой главе, что «очевидно, в свободном обществе Смит имеет окончательное право принимать решения в отношении своей справедливой собственности, Джонс над своей и т.д.» [201] Излишне говорить, что Ротбард не упоминает очевидную проблему — они, как и Государство, имеют «окончательную власть принятия решений» над теми, кто тоже использует эту собственность. В отличие от Роберта Нозика, который был более откровенным:

«если кто-то строит частный город на земле, которую он приобрел, не нарушая оговорки Локка [о ненападении], то люди, которые захотят поселиться и жить в нем, не будут иметь право влиять на управление городом, если только оно не было им предоставлено процедурами принятия решений в городе, которые установил владелец» [202].

В то время как некоторые утверждают, что «было бы логически непоследовательно для идеологии защищать индивидуальный выбор и отказывать людям в праве голоса» [203], в случае «либертарианства» происходит обратное — индивидуальный выбор является средством, с помощью которого люди подвергаются авторитарным (на самом деле, диктаторским) социальным отношениям во имя «свободы». Однако вопиющие противоречия — «либертарианцы», выступающие за диктатуру, определение государства (зло) идентично собственности (добро) — слишком ясны и уже осуждены анархистами в критике либерализма, которую они распространили с Руссо на саму собственность. Ротбард, по иронии, показывает обоснованность анархистской позиции, в то же время безуспешно пытаясь защитить свою собственную:

«Если государство законно владеет территорией, тогда оно вправе устанавливать правила для всех, кто претендует на то, чтобы жить на этой территории. Государство может законно захватить или контролировать частную собственность, так как владеет землей на которой она расположена. Когда государство разрешает подданным покидать территорию, оно действует также как любой другой собственник, устанавливает правила для тех, кто проживает на его собственности.» [204]

Теперь встает вопрос не о свободе внутри ассоциации, а о том, законно ли это делают те, кто обладает властью («устанавливает правила»), и это относится к правам собственности. Ротбард утверждает, что государство не «справедливо» владеет своей территорией, и утверждает, что его «поселенческой теории» создания частной собственности «достаточно, чтобы разрушить любые подобные претензии со стороны государственного аппарата», и поэтому проблема с государством заключается в том, что оно «заявляет право на и осуществляет принудительную монополию на защиту и окончательное принятие решений на территории, превышающей справедливо приобретенную собственность индивида». [205] Однако, частная собственность никогда не приобреталась в том виде, в котором Ротбард предложил (повторяет Локка), но была тесно связана с государственным и частным насилием, — предполагая, что его теория была надежной, а это не так. Он пытается устранить очевидные трудности, с которыми он сталкивается, с помощью либерального (каламбурного) использования «добавления мифических и воображаемых событий, чтобы восполнить «пробелы в реальности»» [206] в сочетании с надеждой, что он нашел людей «достаточно простыми, чтобы поверить ему (перефразируя Руссо).

Игнорируя «безупречную концепцию собственности» Ротбарда как столь же несвязанную с реальностью, как и государственная теория общественного договора Локка, возникает вопрос, почему нынешнее и будущие поколения должны быть лишены свободы из-за того, что собственность монополизирована немногими. В то время как он осудил государственную теорию общественного договора как несостоятельную, потому что «никакое прошлое поколение не может связать последующие поколения» [207], он не видит, что он делает именно это, поддерживая частную собственность: нынешнее и будущие поколения человечества должны быть — говоря словами Прудона — отлучены от свободы иерархией собственников.

Одна из многих причин, по которым государство вмешалось в жизнь общества — и почему либерализм отошел от своей классической формы — заключается в том, что люди осознали как противоречие между провозглашением свободы в абстрактном виде и отрицанием её на практике, так и очевидную несправедливость, которую могут породить связанные с собственностью частные иерархии. [208] По иронии, сам Ротбард показывает, что это тот случай, когда он использовал гипотетический пример страны, чей король, которому угрожает растущее «либертарианское» движение, «применяет хитроумную стратагему», а именно он «провозглашает, что его правительство низложено, однако перед самым отречением он по своему произволу выделяет всю обрабатываемую землю своего королевства в качестве «собственности» для себя и своих родственников.» Вместо налогов его подданные теперь платят ренту, и он может «распоряжаться жизнями людей, которые предпочтут жить в» его владении, как он сочтет наилучшим. Ротбард затем признает, что люди обрекут себя «на жизнь при режиме ничуть не менее деспотическом, чем тот, с которым они боролись до сих пор. Возможно, на самом деле, и более деспотическом, поскольку теперь король и его родственники могут присвоить себе сам либертарианский принцип абсолютного права частной собственности, абсолютность, на которую они, возможно, раньше не решались претендовать.» [209]

Хотя Ротбард отвергает эту «хитрую уловку», он не заметил, как этот аргумент подрывает его собственные утверждения о том, что капитализм является единственной системой, которая основана на свободе и благоприятствует ей. Как он сам утверждает, владелец собственности не только обладает той же монополией власти на данной территории, что и государство, он более деспотичен, поскольку базируется на «абсолютном праве частной собственности». Действительно, он утверждает, что теория о том, что государству принадлежит его территория, «делает государство, как короля в средневековье, феодальным владельцем, который, по крайней мере, теоретически владеет всей землей в своем владении» [210], не замечая, что это делает капиталиста или помещика феодальным сюзереном в рамках «либертарианства».

Единственная оставшаяся защита «либертарианства» заключается в том, что эти абсолютистские социальные отношения прекрасны, потому что они носят добровольный характер: никто не заставляет кого-то работать на конкретного работодателя, и у каждого есть возможность стать работодателем или арендодателем. То, что некоторые могут стать собственниками, верно, но это не решает проблему — должны ли люди быть свободными или нет. Это странная идеология, которая провозглашает себя свободолюбивой, но содержит в себе фабричный феодализм и офисную олигархию.

Контекст, в котором люди принимают решения, важен. Анархисты давно утверждают, что, у рабочих как класса нет иного выбора, кроме как «согласиться» на капиталистическую иерархию, поскольку альтернативой является либо крайняя нищета, либо голод. «Либертарианство» отвергает это, отрицая, что существует такая вещь, как экономическая власть. [211] Такие утверждения легко опровергнуть, обратившись к аргументам Ротбарда об отмене рабства и крепостного права в 19-м веке:

«тела угнетенных были освобождены, однако собственность, на которой они работали и которой, безусловно, заслуживали владеть, оставалась в руках их бывших угнетателей. Используя экономическую мощь, которая оставалась в их руках, бывшие помещики вскоре снова осознали себя почти что господами по отношению к тем, кто теперь оказались свободными арендаторами или сельскохозяйственными рабочими. Крепостные и рабы узнали вкус свободы, однако были жестоко лишены ее плодов.» [212]

Таким образом, если «рыночные силы» («добровольные обмены») приводят к тому, что немногие владеют большей частью собственности, то это не вызывает проблем и не вызывает вопросов о (отсутствии) свободе рабочего класса, но если люди поставлены в точно такое же положение в результате принуждения, тогда речь идет об «экономической власти» и «хозяевах».

Опасность идеологии такова, что она позволяет написать книгу, которая фактически опровергает собственные аргументы автора.

Это также показывает важность организации для политической теории. Анархизм, поставив свободу в качестве приоритетного принципа, воспринял её всерьез и организовал концепции, которые он унаследовал от предшествующих идеологий, таким образом, чтобы также серьезно относиться к организации. Он признал очевидное противоречие в определении (или, вернее, ограничении) свободы как только согласие и вместе с Руссо выступил против либеральной попытки придать специфическое значение этому понятию, указывая на его практику.

То, что Нозик может спросить, «позволит ли свободная система [индивиду] продать себя в рабство», и ответить «Я верю, что может» [213], показывает правильность подхода анархизма.

Очевидный парадокс того, почему идеология, самопровозглашенная как «либертарианская», не особенно интересуется свободой и оправдывает многочисленные явно авторитарные социальные отношения (вплоть до добровольного рабства и диктатуры), вовсе не является парадоксом. Договор в либеральном смысле «всегда порождает политическое право в форме отношений господства и подчинения», и так вместо «подрыва субординации, теоретики договора оправдывали современное гражданское подчинение». [214] Как только приходит понимание, что её основным принципом является собственность, а не свобода, тогда логично переименовать её в нечто более точное: пропертарианство (propertarianism).

Это может показаться нелогичным или противоречивым, но это не так: в этом заключается цель всей идеологической традиции. Локк не стремился подорвать традиционные иерархии (помимо абсолютной монархии), а скорее укрепить их. Он сделал это, рассказывая «просто сказку» с желаемыми выводами, — его любимая социально-экономическая система, та, где он извлек выгоду — которые достигаются кажущимися разумными мерами. И здесь мы имеем дело с сутью вопроса, потому что в «просто сказке» Локка государство по праву владеет своей собственностью, поскольку оно является акционерной корпорацией, образованной землевладельцами (слуги находятся в гражданском обществе, но сами не гражданское общество и не имеют право голоса, точно так же, как сотрудники являются частью компании, но ее владельцы управляют ею). Ротбард отказывается сделать этот последний шаг, но не дает оснований отвергнуть эту последнюю главу той же вымышленной истории. Ибо мы никогда не должны забывать, что это то, на чем основана эта идеология, — «просто сказка». Локк, Нозик и Ротбард стремятся защитить неравенство капитализма, убеждая нас поверить в его сказку и игнорировать историю — не говоря уже о свидетельстве несвободы на наших глазах.

Фарсовые внутренние противоречия, в которые Ротбард постоянно загоняет себя, показывают, почему «каждое общество приходит в упадок в тот момент, когда оно попадает в руки идеологов» [215] . Что еще хуже, идеология позволяет верующим не только игнорировать — даже оправдывать — социальную несправедливость, но и противоречить их же заявленным устремлениям и надругаться над логикой. Хотя можно утверждать, что только используя идеологию как концепцию, мы можем выявить такого рода противоречия, но основная проблема заключается в том, что именно идеология ослепляет Ротбарда и Нозика и не даёт увидеть очевидное, а именно, что государственная и частная собственность создают идентичные социальные отношения и «если у вас необузданный капитализм, вы будете иметь все виды власти: у вас будет величайшая власть». [216]

Противоречия пропертарианства также показывают важность исторического понимания и контекста. Не приводится «типичный пример гравитационного сдвига в рамках традиционных идеологий, который делает неясным основополагающие принципы идеологии путем реорганизации основных единиц». Как показывает Локк, это не так, и вместо того, чтобы «вытеснять или снижать значение других либеральных базовых концепций» [217], пропертарианство рассматривает себя как очищающее его от того, чего в нем нет.

Хотя, возможно, верно, что «частная собственность в либеральной идеологии переместилась из основной позиции в более маргинальную», это связано с появлением последовавших за ней теорий, которые ее критиковали (прежде всего демократию). Это означает, что пропертарианство является реакцией на либерально-демократическую идеологию и подразумеваемую ею размывание прав собственности и власти. Это просто не тот случай, когда пропертарианцы «придают чрезмерное значение индивидуальной свободе за счет других либеральных ценностей», потому что они вовсе не «расширяют тему свободы», а скорее стремятся ее ограничить — для многих. Это можно увидеть по неудобному факту, что, хотя у неолиберализма может быть «встроенное нежелание рассматривать государственное регулирование как возможное лекарство от социальных бед» [218], но это не относится, например, к организованному труду, когда Государственная власть регулярно призывается. [219]

Это означает, что пропертарианство не является «странным гибридом», которое «также выделилось из консерватизма» с целью «санкционирования существующего экономического неравенства» [220], поскольку цель классического либерализма заключалась именно в том, чтобы санкционировать экономическое неравенство развивающейся капиталистической экономики и прочно укрепить (сохранить!) рыночные отношения господин-слуга, которые заменяли более традиционные. То, что другие самопровозглашенные либералы в ужасе от него, связано с эволюцией либерализма и его включением в себя идей других традиций, а именно демократии и социализма.

Сопротивление плодотворно: отсюда и туда

Независимо от притязаний пропертарианцев, это не простой факт природы, что неимущие должны служить тем, у кого есть собственность, — это продукт конкретных, созданных человеком социальных институтов, которые создают определенные иерархические социальные отношения, и им можно и нужно положить конец для достижения свободы для всех, а не для немногих. Борьба за их прекращение является связующим звеном между настоящим и будущим, отсюда и туда.

Таким образом, анархистская организация не является чем-то для будущего, она должна сейчас применяться. Только благодаря применению сегодня либертарных идей в нашей повседневной жизни и борьбе, мы становимся способными быть свободными. Анархисты «убеждены, что человек учится через борьбу, и что, как только он начинает наслаждаться небольшой свободой, он заканчивает тем, что хочет её всю» [221], и поэтому «революционное воспитание народа» подвигается «вперед благодаря самой революции». [222] Борьба с социальными иерархиями, будь то государственными или частными, политическими или экономическими, является средством преобразования как отдельных лиц, так и общества:

«Среди многих людей и условий, их окружающих, возникают различные соотношения, влияющие друг на друга. Люди создают общество таким, каким оно является и общество делает людей такими, какими они сами являются — отсюда происходит эта длинная бесконечная цепь. Для того, чтобы пересоздать общество, нужно пересоздать людей и для того чтобы пересоздать людей, нужно пересоздать общество.

Нищета влияет на людей и делает из них зверей, но для того чтобы уничтожить нищету, необходимо воспитать сознательных людей, людей с сильной волей и энергией. Рабство воспитывает людей, как рабов, и для того чтобы люди покончили с рабством, необходимы силы, стремящиеся или рвущиеся и именно к свободе. […] Всякая государственная власть заставляет людей подчинятся законам, выработанным, якобы, для всего общества; и для того чтобы уничтожить власть, необходимо, чтобы люди убедились в ее незаконности и преступности вообще.

Но есть ли выход из такого заколдованного круга?

К счастью, современное общество не возникло благодаря высокому, превосходному уму, капиталистического класса, делающего людей покорным и слепым орудием для своих интересов. Наше общество — это результат многих внутренних войн и бурь, многих естественных человеческих факторов и потрясений […] Отсюда и возникает возможность прогресса […] мы должны использовать всякие удобные случаи, чтобы повлиять на людей в отношении их развития, сознательности и преданности к нашему идеалу. […] Наша задача — это повлиять на рабочий народ, по крайней мере, на некоторые части его, в таком духе, чтобы он сам посредством своей инициативы и солидарности добился улучшений и свобод и сумел их также защищать. […] мы вызовем в народе желание требовать все больше и больше, а также и готовность борьбы за окончательное освобождение от всех форм современного рабства.» [223]

Одним словом, как подчеркнул Бакунин, есть «только один путь — путь освобождения через практическое действие», который «означает только одно. Он означает солидарность рабочих в их борьбе против начальства. Он означает профсоюзы, организацию и федерацию фондов сопротивления.» [224] Борьба с иерархией является средством достижения анархии, поскольку, бросая вызов иерархии, мы одновременно создаем структуры, которые заменят ее, и привыкаем управлять своими делами без хозяев. Как сказал Джордж Барретт:

«Аргумент Анархиста состоит в том, что деятельность правительства не приносит никакого полезного результата. Большая часть того, что оно делает, вредно, а остальное можно сделать лучше без его вмешательства. Оно является штаб-квартирой озабоченных только прибылью, арендаторов и всех тех, кто берет, но не дает обществу. Когда этот класс будет уничтожен людьми, самоорганизовавшимися таким образом, что они будут управлять фабриками и использовать землю на благо своих свободных сообществ, то есть в своих собственных интересах, тогда Правительство также должно быть сметено, так как его назначение исчезнет. Единственное, что тогда будет поставлено на место правительства, — это свободные организации рабочих. Когда Тирания уничтожена, остается Свобода, точно также, когда болезнь искоренена, остается здоровье». [225]

Итак, «но одних народных восстаний […] еще мало, чтобы совершить революцию: нужно, чтобы эти восстания оставили в существующих учреждениях нечто новое, что дало бы возможность выработаться и упрочиться новым формам жизни.» [226] Борьба — это средство, которым создают новый социальный организм.

Легко увидеть, как профсоюзные и забастовочные ассамблеи и комитеты могут стать структурами, посредством которых рабочие управляют своими рабочими местами. Действительно, как иначе могло произойти? Таким образом, «оружием будущего будет всеобщая забастовка» и «это должна быть забастовка, которая останется на фабрике, а не уйдет», которая «будет охранять оборудование и не позволит штрейкбрехерам прикоснуться к нему», которая «будет организована так, чтобы не принести лишения себе, а врагу», которая «захватит промышленность и будут управлять ее для рабочих, а не для владельцев франшиз, акционеров и должностных лиц». [227] Таким образом, необходимость, как резюмировал Кропоткин, состоит в том, чтобы «создать огромную рабочую силу, которая может навязать ее волю руководителям промышленности и выжать из них, во-первых, улучшение условий труда — повышение заработной платы, сокращение рабочего времени, более здоровые условия на фабриках, менее опасное оборудование и т.д., но также, в конечном счете, вырвать из их рук саму организацию промышленности. […] профсоюзы [являются] большим, чем просто инструмент для повышения заработной платы. Они должны, по необходимости, стать органами, которые однажды возьмут в свои руки всю организацию каждой отрасли промышленности». [228] В этом он повторял идеи, выдвинутые в первом Интернационале и отстаиваемые такими людьми, как Бакунин и Варлен.

Таким образом, забастовки «обучают участников к общему управлению делами и распределению обязанностей, выделяют наиболее талантливых и преданных общему делу людей и, наконец, заставляют других знакомиться с этими людьми и усиливают их влияние.» [229] Профсоюзы были «естественными органами прямой борьбы с капиталом и для склада будущего порядка» [230], позиция, повторяемая другими, кто «признавал в Профсоюзах эмбриональную группу будущего «свободного общества». Каждый Профсоюз является […] автономной коммуной в процессе инкубации», который наряду с борьбой с капитализмом «будет кроме того занимать его место, заменяя его системой всеобщей свободной кооперации». [231]

Эти союзы — люди на своих рабочих местах, собравшиеся вместе и объединившиеся на федеративных началах, — будут использоваться сначала для того, чтобы бросить вызов Капиталу, а затем уничтожить его.

То же самое и с общественными организациями, когда Кропоткин указывает на «секции» Французской революции, посредством которых «вначале же революция создала коммуну […] и это установление придало ей […] громадную силу.» «Массы привыкали таким путем обходиться без представительных учреждений и управлять делами непосредственно сами» и «поступая таким образом, и так же поступили бы теперь анархисты, парижские округа положили начало новой общественной организации, снизу вверх, основанной на началах свободы». [232]

Эти секции — люди в своих сообществах, собравшиеся вместе и объединившиеся на федеративных началах, — будут использоваться сначала для того, чтобы бросить вызов Государству, а затем его уничтожить его.

Следуя этим путём, рабочие места и сообщества будут управлять собой, объединяясь на федеративных принципах с другими, чтобы управлять своими общими интересами. Таким образом, «Анархизм не есть […] теория будущего, которая должна быть осуществлена путем божественного вдохновения. Это — живая сила в нашей жизни, постоянно создающая новые условия.» «Он олицетворяет дух восстания», а это — классовая борьба, борьба против политической, экономической и социальной иерархии — основана и побуждает «неповиновение и сопротивление», а это «требует целостности, уверенности в себе и мужества». Он разрывает ментальные цепи, которыми иерархия сковала каждого из нас, и разжигает искру свободы, которая всегда остается даже в самой тиранической системе. Вот почему «прямое действие, направленное против власти на заводе, против судебной власти, против власти вторгающегося всюду морального кодекса, есть логический и последовательный метод борьбы анархизма.» [233] Если, как справедливо утверждал Бакунин, профсоюзы заронили живые семена (либертарного) социализма в капитализм, то классовая борьба обеспечит их цветение.

Таким путём мы создаем средства, с помощью которых анархия становится возможной, поскольку, как утверждал Прудон во время Революции 1848 года, если «орган, представляющий пролетариат, будет сформирован […] в противовес представительству буржуазии», тогда «новое общество будет основано в самом сердце старого общества». [234] Структура нового общества формируется не только в оболочке старого, как говорят известные слова из преамбулы Индустриальных рабочих мира, мы преображаемся, когда боремся. Одним словом: «Только свобода или борьба за свободу могут быть школой свободы». [235]

Вывод

Организация является фундаментальным аспектом любой теории просто потому, что она является тем, как применяются ее основные принципы. Если идеология отодвигает организацию на задний план, то она предполагает, что ее приверженцев не особенно беспокоят заявленные ими основные принципы, поскольку это подразумевает безразличие к тому, успешно ли выполняются они на практике.

Это видно из пропертарианства и его возвращения к классическому либерализму в знак протеста против попыток многих либеральных мыслителей осмыслить очевидные противоречия между их заявленным стремлением к свободе и различными авторитарными социальными отношениями, которые могут счастливо сосуществовать с согласием. И все же эта трансформация основного направления либерализма под влиянием демократических, социалистических и лейбористских идей и движений не должна закрывать нам глаза на авторитарные социальные отношения, для оправдания и защиты которых был создан либерализм.

Анархизм является частью реакции на либерализм и продукты его деятельности: «промышленное рабство» и «покорные подданные центральной власти». [236] Либерализм «главным образом направлен на создание социальных отношений, основанных на подчинении, а не на обмене». Действительно, «доктрина контракта провозгласила, что подчинение хозяину — начальнику, мужу — это свобода» и является «теоретической стратегией, которая оправдывает подчинение, представляя оное как свободу», и «превратила подрывное суждение», что мы рождены свободными и равными, «в защиту гражданского подчинения», поскольку «трудовой договор (как и брачный договор) не является обменом; оба договора создают социальные отношения, которые сохраняются со временем — социальные отношения подчинения». [237] Демократия признала проблему, но ее решение было неудачным — она создала новое классовое государство, хотя и с другой основой и обоснованием.

Подобно демократической теории, анархизм видел свою задачу в поиске формы организации, при которой свобода была бы защищена, и поэтому критиковал и демократию, и собственность. В отличие от стереотипа об анархизме как о непрактичной мечте, непонимающей сложности современного мира, анархисты потратили немало времени на обсуждение того, как наилучшим образом организовать удовлетворение социальных потребностей в мире, характеризующийся крупной промышленностью и все более широкими личными и социальные взаимодействия при обеспечении индивидуальной и социальной свободы. Это было достигнуто путем распространения демократической критики либерализма на саму демократию и её расширения на экономические и социальные сферы.

Вот почему Прудон одобрительно цитировал Руссо о характере общественного договора, осуждая, насколько он на самом деле далек от него, и показывая, что необходимо для его достижения. Поэтому, если в «эмбриональной» форме «всеобщее избирательное право обеспечивает» нас «полной системой будущего общества», анархисты признают, что «если оно сводится к людям, выдвигающим несколько сотен депутатов» (т.е. правительство), то «социальный суверенитет становится просто выдумкой, и Революция задушена при рождении». [238] Возражение анархистов с Руссо обусловлено не отказом от демократии, а скорее желанием увидеть создание подлинной демократии. [239] Вудкок был неправ, как логически, так и исторически, провозгласив, что «идеал анархизма отнюдь не демократия, доведенная до логического конца, а гораздо ближе к аристократии, универсализированной и очищенной.» [240].

Анархизм признает, что существует много типов организаций — есть те, которые навязываются вам и те, к которым вы свободно присоединяетесь, а также те, которые являются авторитарными (управляются сверху вниз) и те, которые являются либертарными (управляются снизу вверх). Подлинная свобода требует групп, которые могут свободно соединяться и которые внутренне либертарны, так как любая добровольная власть (archy) не совместима с анархией (an-archy). Анархистские организационные принципы являются основными, потому что они пересекаются с другими основными понятиями — не в последнюю очередь (критика) собственности и государства — так как они их выражают:

«Все зависит от фундаментальных идей, на основе которых мы хотим соединиться. Это не […] ассоциация порождает рабство; идеи индивидуальной свободы, которые мы привносим в ассоциацию, определяют ее более или менее либертарный характер. […] Когда два человека селятся вместе в одной квартире, их совместная жизнь может привести одинаково — либо к подчинению одного из них другому, либо к установлению между ними отношений равенства и свободы для обоих. […] Точно так же и для любой ассоциации, какой бы большой или маленькой она ни была. Точно так же и для любого социального института.» [241]

Анархизм ценит индивидуальную свободу, но рассматривает ее как результат социального взаимодействия, и также принимает необходимость равенства (самоуправления) внутри групп для гарантии, что она остается значимой. Это, в свою очередь, означает принятие критики собственности, чтобы гарантировать, что те, кто присоединяется к работе, являются партнерами, а не хозяином и слугами. Наконец, если самоуправление применимо на рабочем месте, то оно также применимо ко всем социальным и частным ассоциациям. Анархистская критика иерархии — будь то государство, капитал, патриархат, расизм или гомофобия — коренится в осознании того, что «организация, далекая от создания власти, является единственным лекарством от нее и единственным средством, с помощью которого каждый из нас привыкнет принимать активное и сознательное участие в коллективной работе и перестанет быть пассивным инструментом в руках начальников». [242]

Часть 1. Вступление, Идеологический и социальный контекст, Локк: Оправдание подчиненных отношений, Руссо: Свобода не может существовать без Равенства

Часть 2. Ассоциацизм: Братство не останавливается у порога рабочего места, Организация: применение теории, Прудон: закладка фундамента

Часть 3. Дежак, Лео и Варлен: будучи последовательным либертарием, Бакунин: построение и применение, Кропоткин: расширение и консолидация

Часть 4. Анархистская организация: принципы и практика, Меньшинство и большинство

Примечания:

[200] Rothbard, The Betrayal of the American Right (Auburn, Alabama: Ludwig von Mises Institute, 207), 83.

[201] Rothbard, The Ethics of Liberty (Atlantic Highlands, N.J.: Humanities Press, 1982), 170, 173. Ротбард, «Этика свободы».

[202] Robert Nozick, Anarchy, State and Utopia (Oxford: B. Blackwell, 1974), 270. [Нозик, «Анархия, государство и утопия»]

[203] Freeden, Ideology: A Very Short Introduction (Oxford: Oxford University Press, 2003), 55.

[204] Rothbard, 170.

[205] Rothbard, 171, 173.

[206] Freeden, 106.

[207] Rothbard, 145.

[208] Эта тенденция не должна закрывать нам глаза на тот факт, что государство всегда значительно больше вмешивалось в интересах богатых. Это вмешательство иногда происходит с более широкими полномочиями из-за давления со стороны населения и потому, что «правительство не может желать разрушения общества, так как если это произойдет, оно и доминирующий класс не смогут получать доход от эксплуатации; правительство также не может позволить обществу самому заниматься своими делами, так как в этом случае люди очень быстро выяснят, что оно (правительство) было необходимо по одной единственной причине — для защиты класса собственников […], и тогда люди поторопятся избавиться как от правительства, так и от класса собственников.» (Malatesta, Anarchy , 25) [Малатеста, Анархия]

[209] Rothbard, 54.

[210] Rothbard, 171.

[211] Rothbard, 221–2.

[212] Rothbard, 74.

[213] Nozick, 371.

[214] Pateman, Sexual, 8, 40.

[215] Proudhon, Système I: 75.

[216] Noam Chomsky, Understanding Power: The Indispensable Chomsky (New York: The New Press, 2002), Peter R. Mitchell and John Schoeffel (eds.), 200.

[217] Freeden, 95.

[218] Freeden, 61, 64, 95.

[219] Это также относилось и к пропертарианству, поскольку многие из его ведущих светил воспринимали фашизм как временную опору против рабочего движения и социализма (см. мою статью «Propertarianism and Fascism,» Anarcho-Syndicalist Review 75 [Winter 2019])

[220] Freeden, 95.

[221] Malatesta, Life and Ideas, 195.

[222] Kropotkin, Great French Revolution, 241. [Кропоткин, Великая Французская революция 1789–1793, стр. 190]

[223] Malatesta, Life and Ideas, 188–9. [Малатеста, Наша программа]

[224] Bakunin, The Basic Bakunin, 102–3. [Archives Bakounine, V. 510, n. 105.]

[225] “Objections to Anarchism,” Our Masters are Helpless: The Essays of George Barrett (London: Freedom Press: 2019), Iain McKay (ed.), 71.

[226] Kropotkin, Great French Revolution, 180. [Кропоткин, Великая Французская революция 1789–1793, стр. 141]

[227] Voltairine de Cleyre, “A Study of the General Strike in Philadelphia”, Anarchy! An Anthology of Emma Goldman’s Mother Earth (Washington D.C.: Counterpoint, 2001), Peter Glassgold (ed.), 311.

[228] Kropotkin, Direct Struggle, 384–5. [Kropotkin, Parliamentarism, (13 october 1906)]

[229] Kropotkin, “Must We Occupy Ourselves with an Examination of the Ideal of a Future System?,” Selected Writings on Anarchism and Revolution (Cambridge: MIT Press, 1970), Martin A. Miller (ed.), 113.

[230] Kropotkin, Direct, 476. [Доклады, читанные на съезде Коммунистов-Анархистов, в октябре 1906 года. Под редакциею П. Кропоткина. Лондон 1907. источник]

[231] Albert Parsons, “The International,” The Alarm, 4 April 1885, from “Precursors of Syndicalism II,” Anarcho-Syndicalist Review 76 (Summer 2019).

[232] Kropotkin, Direct Struggle, 419, 421, 423.

[233] Goldman, 74, 76–7. [Goldman, Anarchism: What It Really Stands For, Гольдман, Анархизм. За что он стоит]

[234] Proudhon, Property, 321. [Proudhon, To Patriots]

[235] Malatesta, Life and Ideas, 59.

[236] Kropotkin, Anarchism: A Collection of Revolutionary Writings (New York: Dover Press, 2002), Roger N. Baldwin (ed.), 137 [Note for “Anarchism: its philosophy and ideal”]

[237] Pateman, Sexual, 40, 146, 39, 148.

[238] Proudhon, Property, 29.

[239] Read, 130–2.

[240] Woodcock, Anarchism, 31.

[241] Kropotkin, Modern, 226.

[242] Malatesta, Life and Ideas, 86. [Malatesta, Organisation]