I.5.8 Что будет с преступностью?
С точки зрения анархистов «преступление» лучше всего можно описать как антиобщественные действия или поведение, которое причиняет кому-то другому вред или приводит к вторжению в их личное пространство. Анархисты утверждают, что первопричина преступности заключается не в какой-то порочности человеческой природы или «первородном грехе», а в типе общества, в котором сформированы люди. Например, анархисты указывают на то, что устранение частной собственности могло бы снизить уровень преступности примерно на 90 процентов, поскольку около 90 процентов преступлений в настоящее время побуждается бедствиями, порождаемыми частной собственностью, такими как бедность, бездомность, безработица и отчуждение. Более того, приняв анархические методы неавторитарного воспитания и образования детей, большинство оставшихся преступлений также можно было бы искоренить, потому что они во многом связаны с антисоциальными, порочными и жестокими «вторичными побуждениями», которые развиваются из-за авторитарных, отрицательных для удовольствия практик воспитания детей (см. раздел J.6 — «Какие методы воспитания детей отстаивают анархисты?»)
Поэтому «преступление» не может быть отделено от общества, в котором оно совершается. Общество, по словам Эммы Гольдман, получает преступников, которых оно заслуживает. Например, анархисты не считают необычным или неожиданным взрыв преступности при режимах Тэтчер и Рейгана, выступавших за свободный рыночный капитализм. Преступность, наиболее очевидный симптом социального кризиса, увеличилась в Великобритании вдвое за 30 лет (с 1 миллиона инцидентов в 1950 году до 2,2 миллиона в 1979 году). Однако с 1979 по 1992 год уровень преступности увеличился более чем вдвое, превысив отметку в 5 миллионов в 1992 году. Эти 13 лет были отмечены тем, что правительство было твердо привержено «свободному рынку» и «индивидуальной ответственности». Было совершенно предсказуемо, что социальные потрясения, атомизация индивидов и рост бедности, вызванные освобождением капитализма от социального контроля, разорвут общество на части и увеличат преступную активность. Также неудивительно (с анархической точки зрения), что при этих рыночно-ориентированных правительствах мы также видели сокращение гражданских свобод, усиление централизации государства и разрушение местных органов власти. Как выразился Малатеста, классический либерализм, который представляли эти правительства, не мог иметь никаких других последствий, поскольку «репрессивная сила правительства должна волей-неволей возрастать по мере того, как свободная конкуренция приводит к усилению разногласий и неравенства». [Malatesta, Anarchy, p. 46]
Следовательно, парадокс правительств, приверженных «правам личности», «свободному рынку» и «скинуть государство с наших плеч», усиливающих государственную власть и сокращающих права, но при этом удерживающих власть во время взрыва преступности, вовсе не парадокс. «Конъюнктура риторики индивидуальной свободы и огромного усиления государственной власти, — утверждает Кэрол Пейтман, — не является неожиданностью в то время, когда влияние доктрины контракта распространяется на последние, самые сокровенные закоулки и щели социальной жизни. Доведенный до завершения контракт подрывает условия собственного существования. Гоббс давным-давно показал, что контракт — до самого конца — требует абсолютизма и меча, чтобы сдерживать войну». [Pateman, The Sexual Contract, p. 232]
Капитализм и контрактная теория, на которой он построен, неизбежно разорвут общество. Капитализм основан на представлении о человечестве как об изолированных особях, не связанных между собой ничем, кроме денег и контракта. Такое видение не может не институционализировать антисоциальные действия. Как утверждал Кропоткин, «Но общество, в человечестве, зиждется вовсе не на любви и даже не на симпатии. Оно зиждется на сознании — хотя бы инстинктивном, — человеческой солидарности, взаимной зависимости людей. Оно зиждется на бессознательном или полуосознанном признании силы, заимствуемой каждым человеком из общей практики взаимопомощи; на тесной зависимости счастья каждой личности от счастья всех, и на чувстве справедливости, или равноправия, которое вынуждает личность рассматривать права каждого другого, как равные его собственным правам.» [Кропоткин, Взаимная помощь среди животных и людей как двигатель прогресса]
Социальная атомизация, требуемая и создаваемая капитализмом, разрушает основные связи в обществе, а именно человеческую солидарность, и иерархия раздавливает индивидуальность, необходимую для понимания того, что мы все являемся членами единого человеческого сообщества, и поэтому понимаем, почему мы должны быть этичными и уважать права других.
Мы также должны отметить, что тюрьмы оказывают множество негативных воздействий на общество, а также часто усиливают преступное (т.е. антиобщественное) поведение. Кропоткин создал точное описание тюрем как «Университетов преступности», в которых первый раз севший преступник изучает новые методы и адаптируется к преобладающим в них этическим стандартам. Следовательно, тюрьмы будут приводить к усилению преступных наклонностей отправленных туда и, таким образом, окажутся контрпродуктивными. Кроме того, тюрьмы не влияют на социальные условия, которые способствуют развитию многих форм преступности.
Однако мы не говорим, что анархисты отвергают концепцию личной ответственности. Признавая, например, что изнасилование является результатом социальной системы, подавляющей сексуальность и основанной на патриархате (т.е. изнасилование больше связано с властью, чем с сексом), анархисты не «сидят сложа руки» и не говорят: «Это вина общества.» Люди должны нести ответственность за свои действия и признавать последствия этих действий. Отчасти нынешняя проблема с «кодексами законов» состоит в том, что люди были лишены ответственности за разработку своего собственного этического кодекса, и поэтому менее вероятно, что они разработают «цивилизованные» социальные стандарты (см. раздел I.7.3).
Поэтому, хотя анархисты отвергают идеи закона и специализированной системы правосудия, они не закрывают глаза на тот факт, что антиобщественные действия не могут полностью исчезнуть в свободном обществе. Поэтому для рассмотрения оставшихся преступлений и разрешения споров между гражданами все же потребуется какая-то «судебная» система.
Эти суды будут функционировать одним из двух способов. Одна из возможностей заключается в том, что вовлеченные стороны соглашаются передать свое дело третьей стороне. Тогда в качестве «суда», о котором идет речь, выступят договоренности, достигнутые этими сторонами. Вторая возможность — когда стороны не могут договориться (или если жертва мертва). В таком случае вопрос может быть поднят на ассамблеи (собрании) коммуны и назначен «суд» для рассмотрения этого вопроса. Эти «суды» будут независимы от коммуны, их независимость будет усилена всеобщими выборами, а не назначением судей исполнительной властью, защитой системы присяжных через отбор случайных граждан по жребию и информированием присяжных об их праве судить сам закон по совести, а также по фактам дела. Как указывал Малатеста, «когда возникнут разногласия между людьми [sic!], не будет ли добровольно принятый арбитраж или давление общественного мнения быть более подходящим для установления, где находится право, чем через безответственного судью, который имеет право выносить решения касательно всего и всех и неизбежно некомпетентен и, следовательно, несправедлив?» [Malatesta, Anarchy, p. 43]
Когда заходит речь о «полиции», то ее не существовало бы как общественного или частного специализированного органа или компании. Если местное сообщество действительно считает, что общественная безопасность требует наличия группы людей, к которой можно обратиться за помощью, мы предполагаем, что будет создана новая система. Такая система «не будет вверена, как сегодня, особому официальному органу: всем годным к военной службе жителям [коммуны] будет предоставлено в порядке очереди право участвовать в мероприятиях по безопасности, установленных коммуной». [James Guillaume в книге Dolgoff (Ed), Bakunin on Anarchism, p. 371]. Эта система будет основана на системе добровольной милиции, в которой все члены сообщества могут служить, если они того пожелают. Те, кто служил, не составляли бы профессионального органа; вместо этого служба будет состоять из местных жителей, которые присоединяются к ней на короткие периоды времени и заменяются, если они злоупотребляли своим положением. Следовательно, вероятность того, что коммунная милиция станет коррумпированной властью, как нынешние полицейские силы или частная охранная фирма, выполняющая полицейские функции, будет значительно снижена. Более того, приучая население вмешиваться в антиобщественные действия в составе милиции, люди будут самостоятельно делать это, когда они перестают быть её активной частью, что еще больше снизит потребность в её услугах.
Такой орган не обладал бы монополией на защиту других, а просто находился бы на дежурстве, если бы те этого потребовали. Он был бы не более монополией на защиту (то есть «полиция»), чем нынешняя пожарная служба является монополией. Сегодня людям не запрещено тушить пожары, потому что существует пожарная служба, точно так же люди в анархическом обществе будут свободны в том, чтобы самим или вместе с другими помочь остановить антиобщественные преступления.
Конечно, бывают антиобщественные действия, которые происходят без свидетелей, и поэтому «виновная» сторона не может быть легко идентифицирована. Если бы такие действия действительно имели место, мы можем представить анархическое сообщество, действующее двумя путями. Потерпевшая сторона может самостоятельно изучить факты или назначить для этого агента или, что более вероятно, на ассамблее (собрании) сообщества будет избрана специальная группа для расследования конкретных преступлений такого рода. Такой группе будут предоставлены необходимые «полномочия» для расследования преступления, и они будут отозваны сообществом, если члены группы начнут пытаться злоупотребить какими бы то ни было полномочиями, которыми они обладают. Как только следственный орган сочтет, что у него достаточно доказательств, он проинформирует сообщество, а также заинтересованные стороны, а затем организует суд. Конечно, свободное общество найдет разные решения таких проблем, решения, которые еще никто не рассматривал, и поэтому эти предложения — всего лишь предложения.
Как часто говорят, профилактика лучше лечения. Это верно как в отношении преступлений, так и болезней. Другими словами, с преступностью лучше всего бороться, искореняя ее причины, а не наказывая тех, кто действует в ответ на эти причины. Например, неудивительно, что культура, продвигающая индивидуальную прибыль и потребительство, порождает индивидов, которые не уважают других людей (или самих себя) и рассматривают их только как средство для достижения цели (обычно повышенное потребление). И, как и все остальное в капиталистической системе, честь и гордость, совесть и им подобное также доступны по разумной цене — вряд ли среда, которая поощряет уважение к другим или даже к себе.
Кроме того, общество, основанное на иерархической власти, также будет склонно вызывать антисоциальную активность, поскольку оно подавляет свободное развитие и самовыражение. Таким образом, иррациональная власть (которая часто считается единственным лекарством от преступности) на самом деле помогает ее производить. Как утверждала Эмма Гольдман, преступление «есть не что иное, как неверно направленная энергия. Пока каждый современный институт, экономический, политический, социальный, моральный тайно замышляет неверно направить человеческую энергию по неправильным путям; до тех пор, пока большинство людей не на своём месте, делая то, что они ненавидят делать, живут жизнью, к которой испытывают отвращение, преступление будет неизбежным, и все законы о статутах могут только усилить, но никогда не смогут покончить с преступностью» [Red Emma Speaks, p. 57]
Эрик Фромм, спустя десятилетия, подчеркивает то же самое:
«Кажется правдоподобным, что уровень разрушительности в индивиде пропорционален той степени, до какой ограничена его экспансивность. Мы имеем в виду не отдельные фрустрации того или иного инстинктивного влечения, а общую скованность, препятствующую спонтанному развитию человека и проявлению всех его чувственных, эмоциональных и интеллектуальных возможностей. У жизни своя собственная динамика: человек должен расти, должен проявить себя, должен прожить свою жизнь … стремление к жизни и тяга к разрушению не являются взаимно независимыми факторами, а связаны обратной зависимостью. Чем больше проявляется стремление к жизни, чем полнее жизнь реализуется, тем слабее разрушительные тенденции: чем больше стремление к жизни подавляется, тем сильнее тяга к разрушению. Разрушительность — это результат непрожитой жизни. Индивидуальные или социальные условия, подавляющие жизнь, вызывают страсть к разрушению, наполняющую своего рода резервуар, откуда вытекают всевозможные разрушительные тенденции — по отношению к другим и к себе.» [Фромм, Бегство от свободы]
Следовательно, реорганизуя общество таким образом, чтобы оно способствовало самостоятельности каждого и активно поощряло использование всех наших интеллектуальных, эмоциональных и чувственных способностей, преступность вскоре перестанет быть той огромной проблемой, которой она является сейчас. Говоря об антиобщественном поведении или столкновениях между индивидами, что все еще может иметь место в таком обществе, это будет разрешаться в системе, основанной на уважении к личности и признании социальных корней проблемы.
Анархисты думают, что общественное мнение и социальное давление были бы главными средствами предотвращения антиобщественных действий в анархическом обществе, а такие действия, как бойкот и остракизм, использовались бы в качестве мощных санкций, чтобы убедить тех, кто пытается их совершить, в ошибочности их пути. Широкий отказ от сотрудничества со стороны соседей, друзей и коллег по работе был бы лучшим средством пресечения действий, причиняющих вред другим.
Следует отметить, что анархическая система правосудия могла бы многому научиться у аборигенных обществ просто потому, что они являются примерами бесгосударственного социального порядка. Действительно, многие идеи, которые мы считаем важными для правосудия сегодня, можно найти в таких обществах. Как утверждал Кропоткин, «когда мы воображаем, что сделали большой шаг вперед, вводя у себя, например, суд присяжных, — мы в действительности только возвращаемся к учреждению так называемых «варваров», претерпевшему ряд изменений в пользу правящих классов.» [Кропоткин, Государство, его роль в истории]
Подобно правосудию аборигенов (как задокументировано Рупертом Россом в книге «Возвращение к учениям: Исследование правосудия аборигенов» (Rupert Ross, Returning to the Teachings: Exploring Aboriginal Justice)) анархисты утверждают, что преступники не должны быть наказаны, но справедливость должна быть достигнута путем обучения и исцеления всех вовлеченных. Общественное осуждение преступления было бы ключевым аспектом этого процесса, но преступник останется частью сообщества и, таким образом, увидит, как на других скажутся его действия с точки зрения причиненного горя и боли. Вполне вероятно, что от преступников можно ожидать, что они попытаются загладить свою вину, выполняя общественные работы или помогая жертвам и их семьям.
Итак, с практической точки зрения, почти все анархисты выступают против тюрем как по практическим причинам (они не работают), так и по этическим соображениям («Мы знаем, что такое тюрьмы — они означают развалившееся тело, сломленный дух, деградацию, чахотку, безумие» Вольтарина де Клер, цитируется Paul Avrich, An American Anarchist, p. 146]). Махновцы заняли принятую анархистами позицию по тюрьмам:
«Тюрьмы есть символ народного рабства. Они всегда строились только для народа, для рабочих и крестьян… Свободному народу они не нужны. Раз существуют тюрьмы — народ не свободен… В соответствии с этим они [махновцы] разрушили тюрьмы во всех местах, где проходили.» [Аршинов, История махновского движения]
За исключением Бенджамина Такера, ни один крупный анархистский автор не поддерживал этот институт. Немногие анархисты думают, что частные тюрьмы (как и частные полицейские) совместимы с их представлениями о свободе. Однако все анархисты против нынешней системы «правосудия», которая, как им представляется, построена на мести и наказания последствий, а не устранении причин.
Однако в любом обществе есть психопаты и другие люди, которые слишком опасны, чтобы им позволялось свободно ходить. Применение ограничительных мер в этом случае было бы единственным вариантом, и таких людей, возможно, придется изолировать от других для их собственной и чужой безопасности. Возможно, будут использоваться психиатрические больницы или будет создана для них изолированная зона (например, остров). Однако такие случаи (мы надеемся) будут редкостью.
Таким образом, вместо тюрем и правового кодекса, основанного на концепции наказания и мести, анархисты поддерживают использование общественного мнения и давления для прекращения антисоциальных действий и необходимость терапевтической реабилитации тех, кто совершает антиобщественные действия. Как утверждал Кропоткин, «Свобода, Равенство и Солидарность, — вот те принципы, та неразрушимая плотина, которую мы можем противопоставить антисоциальным инстинктам известной части нашего общества», но не паразитическая правовая система. [Кропоткин, Речи бунтовщика, статья «Закон и Власть»]
.
Часто задаваемые вопросы об анархизме (An Anarchist FAQ)
I.5.9 Что будет со свободой слова при анархизме?
