I.5.5 Разве участные сообщества и конфедерации не являются просто новыми государствами?
Нет. Как мы видели в разделе B.2, государство может быть определено и по его структуре, и по его функции. Что касается структуры, государство влечет за собой военно-политическое и экономическое господство правящей элиты на определенной географической территории, основанное на делегировании власти в руки немногих, что приводит к иерархии (централизованной власти). Как утверждал Кропоткин, «слово «государство» … следовало бы оставить только для тех общежитий с иерархическим строем и централизацией». [Кропоткин, Этика]
Однако в системе федеративных участных сообществ нет правящей элиты и, следовательно, нет иерархии, потому что власть сохраняется самыми низшими единицами конфедерации посредством использования ими прямой демократии и подмандатных, сменяемых и отзываемых делегатов на собрания конфедеративных органов более высокого уровня. Это устраняет проблему в «представительных» демократических системах делегирования власти, приводящую к тому, что избранные должностные лица оказываются изолированными от массы людей, которые их избрали, и выходят из-под их контроля. Как указывал Кропоткин, анархическое общество будет принимать решения «при помощи съездов, составленных из делегатов, обсуждающих между собой и представляющих свои доверителям проекты, а не законы», и поэтому оно основано на самоуправлении, а не на представительном правительстве. (т.е. этатизм). [Кропоткин, Завоевание хлеба]
Кроме того, в представительной демократии выборные должностные лица, которые должны принимать решения по широкому кругу вопросов, неизбежно собирают вокруг себя неизбираемую бюрократию, чтобы помочь им в принятии решений, и благодаря своему контролю над информацией и своей постоянной работе эта бюрократия вскоре имеет больше власти, чем выборные должностные лица (которые сами имеют больше власти, чем народ). В системе, которую мы в общих чертах описали, политические предложения, сформулированные конфедеративными органами более высокого уровня, часто представлялись бы низовым политическим единицам для обсуждения и голосования (хотя низовые единицы также могли напрямую формулировать политические предложения), и этим органам более высокого уровня часто необходимо было бы проконсультироваться со специалистами при формулировании таких предложений. Но эти эксперты не будут оставлены в качестве постоянной бюрократии, и вся информация, предоставленная ими, будет доступна подразделениям более низкого уровня для помощи в принятии решений ими, что устранит контроль над информацией, на которой основана бюрократическая власть.
Возможно, на это возразят, что коммунное принятие решений — это просто форма «этатизма», основанного на прямой, в отличие от представительной, демократии — «этатистской», потому что индивид все еще подчиняется правилам большинства и поэтому несвободен. Это возражение, однако, путает этатизм со свободным соглашением (т. е. сотрудничество). Поскольку участные сообщества, как и синдикаты производителей, являются добровольными ассоциациями, решения, которые они принимают, основываются на взятых на себя обязательствах (см. раздел A.2.11 — «Почему большинство анархистов выступают за прямую демократию?»), И несогласные могут покинуть ассоциацию. если они того пожелают. Таким образом, коммуны не более «этатичны», чем акт обещания и сдерживания своего слова.
Кроме того, в свободном обществе меньшинство может выражать несогласие и использовать методы прямого действия для того, чтобы настаивать на своих аргументах (или защищать свою свободу), так же дебатировать. Как утверждает Кэрол Пейтман, «политическое неповиновение является лишь одним из возможных проявлений активной гражданской позиции, на которой основывается самоуправляемая демократия». [Pateman, The Problem of Political Obligation, p. 162]. Таким путем свобода личности может быть защищена в коммунной системе и обществе, обогащенных оппозицией, противоборством и инакомыслием.
Без самоуправления и инакомыслия меньшинства общество стало бы идеологическим кладбищем, которое подавляло бы идеи и индивидов, поскольку те пышно расцветают во время дискуссий («кому удастся положить эти принципы в основу своих поступков и своих отношений с другими людьми, кто поймет, что в разнообразии и даже в борьбе заключается жизнь и что единообразие есть смерть» [Кропоткин, Анархия. Ее философия, ее идеал]). Поэтому вполне вероятно, что общество, основанное на добровольных соглашениях и самоуправлении, на основе межличностного сочувствия и личных интересов создаст общество, которое поощряет индивидуальность и уважение к меньшинствам.
Следовательно, участная природа коммуны противоположна этатизму. Эйприл Картер в книге «Власть и демократия» (April Carter, Authority and Democracy) с этим согласна. Она заявляет, что «приверженность прямой демократии или анархии в социально-политической сфере несовместима с политической властью» и что «единственная власть, которая может существовать в условиях прямой демократии, — это коллективная «власть», возложенная на политический орган … сомнительно, что власть может быть учреждена группой равных, которые принимают решения путем взаимного убеждения». [стр. 69 и стр. 380] Что перекликается, заметим, с замечанием Прудона о том, что «истинное значение слова «демократия» было «роспуск правительства». [Guerin, No Gods, No Masters, vol. 1, p. 42] Бакунин утверждал, что когда «управляемых не будет. Тогда не будет правительства, не будет государства». [Бакунин, Государственность и анархия, Избранные сочинения, том I] Малатеста десятилетия спустя высказал то же самое: «правительство всех больше не является правительством в авторитарном, историческом и практическом смысле этого слова». [Guerin, No Gods, No Masters, vol. 2, p. 38]. И, конечно, Кропоткин утверждал, что посредством прямых демократических секций Французской революции массы «привыкали … управлять делами непосредственно», что позднее назвали прямым самоуправлением, и выражали «анархические начала». [Кропоткин, Великая французская революция]
Анархисты утверждают, что людей и создаваемые ими институты нельзя рассматривать изолированно. Авторитарные институты создадут людей с рабской натурой, которые не могут управлять собой. Поэтому анархисты считают отвечающим здравому смыслу, что индивиды для того, чтобы быть свободными, должны принимать участие в определении общих соглашений, которые они заключают со своими соседями и которые придают форму их сообществам. В противном случае свободное общество не могло бы существовать, и индивиды были бы подчинены правилам, устанавливаемым для них другими (выполнение приказов вряд ли является либертарным). Поэтому анархисты признают социальную природу человечества и тот факт, что любое общество, основанное на договорах (например, капитализм), ознаменуется властью, несправедливостью и неравенством, а не свободой. Как указывает Букчин, «говорить об «Индивиде» отдельно от его социальных корней так же бессмысленно, как говорить об обществе, в котором нет людей или институтов». [Bookchin, «Communalism: The Democratic Dimension of Anarchism», Society and Nature no. 8, p. 15]
Нельзя избежать общества, и «если каждый не должен быть психологически однородным, а интересы общества настолько единообразны по своему характеру, что несогласие просто бессмысленно, должно быть место для противоречивых предложений, дискуссий, рационального объяснения и решений большинства — короче говоря, демократии.» [см. там же Bookchin, pp. 15–16]. Те, кто отвергает демократию во имя свободы (как утверждают многие сторонники капитализма), обычно также видят необходимость в законах и иерархической власти (особенно на рабочем месте). Это неудивительно, поскольку такая власть является единственным оставшимся средством, с помощью которого можно координировать коллективную деятельность, если «демократия» (то есть самоуправление) отвергается (обычно как «государственническая», что иронично, поскольку возникающие институты, такие как капиталистические компании, гораздо более государственные, чем самоуправляемые).
Однако следует отметить, что сообщества могут исключать отдельных лиц или группы лиц, которые постоянно препятствуют принятию решений сообществом. Как утверждал Малатеста, «поскольку, если несправедливо, что большинство притесняет меньшинство, противоположное будет столь же несправедливо; и если меньшинство имеет право на восстание, большинство имеет право защищаться … это правда, что это решение не является полностью удовлетворительным. Люди, исключенные из ассоциации, будут лишены многих социальных преимуществ, без которых изолированное лицо или группа должны обходиться, потому что они могут быть получены только при сотрудничестве большого числа людей. Но что бы вы хотели? Эти недовольные не могут справедливо требовать, чтобы ради них были принесены в жертву желания многих других». [Malatesta, A Talk about Anarchist-Communism, p. 29]
Тем не менее, такие случаи будут редкими (по причинам, обсуждаемым в разделе I.5.6), и их возможность просто указывает на то, что свободная ассоциация также означает свободу не присоединяться. Это очень важная свобода как для большинства, так и для меньшинства, и ее нужно защищать. Однако, поскольку изолированная жизнь невозможна, потребность в ассоциации коммун является существенно важной. Только совместное проживание в поддерживающем обществе может поощрять и развивать индивидуальность вместе с индивидуальной свободой. Однако анархисты знают, что не все являются социальными животными и что бывают моменты, когда людям нравится уединяться в своем личном пространстве. Таким образом, мы поддерживаем свободную ассоциацию и федерализм вместе с солидарностью, сообществом и самоуправлением.
Наконец, на то, что эти сообщества и конфедерации не есть просто государства под новыми названиями, указывают еще два соображения. Во-первых, что касается деятельности конфедеративных конференций, очевидно, что они не будут принимать законы о личном поведении или этике, то есть не будут издавать законы, ограничивающие свободу тех, кто живет в этих сообществах, которые они представляют. Например, сообщество вряд ли примет законы, запрещающие гомосексуализм или цензуру прессы, по причинам, обсуждаемым в следующем разделе. Следовательно, они не будут «законодательными органами» в современном смысле этого слова и, следовательно, не будут этатичными. Во-вторых, у этих конфедераций нет средств для обеспечения исполнения своих решений. Другими словами, если конфедеративный конгресс принимает решение, у него нет способа заставить людей действовать или не действовать определенным образом. Мы можем представить себе, что будут этические причины, по которым участники не будут действовать таким образом, чтобы противодействовать совместной деятельности — так как они принимали участие в процессе принятия решений, их поведение сочли бы ребячеством, если бы они отклонили окончательное решение, потому что оно было не в их пользу. Более того, им также придется столкнуться с реакцией тех, кто также принимал участие в процессе принятия решений. Вполне вероятно, что те, кто игнорировал такие решения (или активно им препятствовал), вскоре столкнутся с ненасильственными прямыми действиями в форме отказа от сотрудничества, избегания, бойкота и так далее.
Итак, анархистская коммуна отнюдь не является новым государством, посредством которой одна часть сообщества навязывает свои этические стандарты другой, анархистская коммуна есть просто общественный форум. На этом форуме обсуждаются вопросы, представляющие общественный интерес (например, управление общим достоянием, контроль коммунализированной экономической деятельности и т.д.), и согласовывается политика. Кроме того, также обсуждаются интересы за пределами местной территории, и делегаты конфедеративных конференций получают мандат с наказами сообщества. Следовательно, администрирование дел заменяет управление людьми, при этом сообщество сообществ существует для обеспечения того, чтобы интересы всех управлялись всеми и чтобы свобода, справедливость и равенство были больше, чем просто идеалы.
По этим причинам либертарно-социалистическое общество не могло бы создать новое государство, если говорить о структуре. Но как насчет функции?
Как отмечалось в разделе B.2.1, функция государства состоит в том, чтобы позволить правящей элите эксплуатировать подчиненные социальные слои, то есть извлекать из них экономический излишек, что она и делает, защищая определенные экономические монополии, из которых элита извлекает свое богатство, и, следовательно, свою власть. Но эта функция полностью устраняется экономической структурой анархического общества, которая, упраздняя частную собственность, делает невозможным формирование привилегированной элиты, не говоря уже об эксплуатации «подчиненных слоев» (которых не будет, так как никто не находится в подчинении у власти кого-либо еще). Другими словами, передавая контроль над производственными ресурсами в руки рабочих советов и сообщественных ассамблей, каждому рабочему предоставляется свободный доступ к средствам производства, которые необходимы ему для зарабатывания на жизнь. Следовательно, никто не будет вынужден платить ростовщический процент (то есть плату за пользование) в форме присвоенной прибавочной стоимости (прибыли) элитному классу, который монополизирует средства производства. Короче говоря, без частной собственности государство теряет смысл своего существования.
.
Часто задаваемые вопросы об анархизме (An Anarchist FAQ)
I.5.6 Не возникнет ли опасность «тирании большинства» при либертарном социализме?
I.5.4 Как вообще что-либо будет решаться на всех этих встречах?
